Хайнлайн Роберт - Двойник

---

Когда в кабак входит некто, похожий на расфуфыренную
деревенщину, и при этом держится так, будто он пуп земли,
значит, это не кто иной как космолетчик.
Это уж по логике вещей так выходит. Профессия заставля-
ет его чувствовать себя как бы творцом всего сущего, а когда
он попадает на нашу вшивую планетишку, ему представляется,
что окружают его одни олухи. Что же до отсутствия портновс-
кой элегантности, то от человека, девять десятых своего вре-
мени носящего форму и более привычного к глубокому космосу,
нежели к цивилизованному обществу, вряд ли можно ожидать
умения одеваться со вкусом. Он - легкая добыча портных-хал-
турщиков, которые толкутся вблизи любого космопорта и навя-
зывают прибывшим "последний писк" земной моды.
Похоже, что этот рослый широкоплечий парень одевался у
самого Омара-Палаточника * - слишком широкие, подбитые ватой
плечи, шорты, ползущие вверх по его волосатым ляжкам, когда
он садился, плоеная шелковая сорочка, которая шла ему как
корове седло.
* Т. е. костюм мог быть сшит еще Омаром Хайямом.
Хайям на фарси означает "шьющий палатки". (Здесь и далее,
кроме отмеченных, прим. перев.)
Однако свое впечатление я вслух высказывать не стал и
на последний полуимпериал поставил ему выпивку, рассматривая
это как неплохое помещение капитала, ибо знал, как космолет-
чики относятся к деньгам вообще.
- Спокойной плазмы! - сказал я, когда мы сдвинули ста-
каны.
Он бросил на меня быстрый взгляд.
Именно с этой ошибки и началось мое знакомство с Даком
Бродбентом. Вместо того, чтобы ответить "Чистого космоса"
или "Мягкой посадки", как следовало бы, он оглядел меня с
ног до головы и очень тихо произнес:
- Хорошо сказано, да только ко мне не относится. Никог-
да не бывал в космосе.
Тут мне бы опять придержать язык. Не так уж часто кос-
молетчики посещают бар "Каса-Маньяна" - этот отель не соот-
ветствует их привычкам, да и от космопорта далеко. А уж если
какой и пришел сюда в штатской одежде, да сел в самом темном
уголке бара, да еще не признается, что он космолетчик, зна-
чит, зачем-то так нужно. Я и сам выбрал этот столик, чтобы
видеть все, не будучи увиденным - я тут хожу в должниках, и
хоть долг не бог весть какой, все же неприятно. Мне бы сооб-
разить, что у него есть свои причины, и отнестись к ним ува-
жительно... Но мой язык жил какой-то независимой от меня
жизнью.
- Бросьте врать, дружище, - ответил я. - Если вы жук-
землеед, то я - мэр Тихо-Сити. Держу пари, вам пришлось оп-
рокинуть больше стаканов на Марсе, - добавил я, отметив ту
осторожность, с которой он поднимал стакан - явный признак
привычки к малой силе тяжести, - нежели на Земле.
- А ну-ка, засохни, - прервал он меня, почти не шевеля
губами. - Откуда ты взял, что я вояжер *? Ты ж меня в первый
раз видишь.
- Извините, - ответил я. - Вы можете выдавать себя за
кого угодно. Но глаза-то у меня есть. Вы засветились сразу
же, как вошли в бар.
Он что-то пробурчал себе под нос. Потом спросил:
* Буквально - путешественник, бродяга, землепрохо-
дец (англ.).
- Чем же это?
- Не тревожьтесь. Сомневаюсь, чтобы еще кто-нибудь об-
ратил на это внимание. А я замечаю вещи, которые другим не
видны. - Тут я вручил ему свою визитную карточку, проделав
это, может быть, с излишней помпцй. Ведь Лоренцо Смизи -
единственный в своем роде - Труппа из Одного Актера. Да, я
тот самый "Лоренцо Великолепный" - стерео, "мыльная опера"

Хаксли Олдос - Контрапункт

---

О, как удел твой жалок, человек! -
Одним законом сотворен, в другой - закован:
Зачат в грехе - но презираешь грех,
Рожден больным - но тщишься быть здоровым!
И как Природа все смешала жутко -
Веленья страсти с прихотью рассудка!
Фулк Гревилл
I
Ты вернешься не поздно? - В голосе Марджори Карлинг слышалось
беспокойство, слышалось что-то похожее на мольбу.
- Нет, не поздно, - сказал Уолтер, с огорчением и с чувством вины
сознавая, что он лжет. Ее голос раздражал его. Она растягивала слова, у нее
было слишком изысканное произношение, даже когда она волновалась.
- Не позже двенадцати. - Она могла бы напомнить ему о том времени,
когда он ходил в гости с ней. Она могла бы это сделать, но она этого не
сделала: это было против ее принципов, она не хотела навязывать свою любовь.
- Ну, скажем, в час. Ты сама знаешь, с этих вечеров раньше не уйдешь.
Но она этого не знала по той простой причине, что ее на эти вечера не
приглашали, так как она не была законной женой Уолтера Бидлэйка. Она ушла к
нему от мужа, а Карлинг был примерным христианином и, кроме того, немного
садистом и поэтому отказывался дать ей развод. Уже два года они жили вместе.
Всего два года; и он уже перестал любить ее, он полюбил другую. Грех потерял
свое единственное оправдание, двусмысленное положение в обществе - свою
единственную компенсацию. А она ждала ребенка.
- В половине первого, Уолтер, - умоляла она, отлично зная, что ее
назойливость только раздражает его и заставляет его любить ее еще меньше. Но
она не могла не говорить: ее любовь к нему была слишком сильной, ее ревность
- слишком жгучей. Слова вырывались у нее сами собой, этому не могли помешать
никакие принципы. Было бы лучше для нее, а может быть, и для Уолтера, если
бы у нее было меньше принципов и если бы она
была менее сдержанна в выражении своих чувств. Но с детства ее приучили
владеть собой. По ее мнению, только невоспитанные люди "устраивают сцены".
Умоляющее "в половине первого, Уолтер" было все, что могло пробиться сквозь
ее принципы. Слишком слабый, чтобы тронуть Уолтера, этот взрыв чувств мог
вызвать в нем только раздражение. Она это знала и все-таки не могла
заставить себя молчать.
- Если мне удастся. - (Ну вот: готово. В его голосе слышалось
раздражение.) - Но я не могу обещать, не жди меня. - Потому что, думал он
(образ Люси Тэнтемаунт неотступно его преследовал), конечно, он не вернется
в половине первого.
Он поправил белый галстук. В зеркале он увидел ее лицо рядом со своим.
Бледное лицо и такое худое, что в тусклом свете электрической лампочки щеки
казались ввалившимися от глубоких теней, отбрасываемых скулами. Вокруг глаз
были темные круги. Ее прямой нос, даже в лучшие времена казавшийся слишком
длинным, выступал над худым лицом. Она стала некрасивой, она выглядела
утомленной и больной. Через шесть месяцев у нее родится ребенок. То, что
было отдельной клеткой, группой клеток, кусочком тканей, чем-то вроде червя,
потенциальной рыбой с жабрами, шевелилось внутри ее и готовилось стать чело-
веком - взрослым человеком, страдающим и наслаждающимся, любящим и
ненавидящим, мыслящим, знающим. То, что было студенистым комком внутри ее
тела, придумает себе бога и будет поклоняться ему; то, что было чем-то вроде
рыбы, будет творить и, сотворив, станет полем брани между добром и злом; то,
что жило в ней бессознательной жизнью паразитического червя, будет смотреть
на звезды, будет слушать музыку, будет читать стихи. Вещь станет индивидом,
крошечный комок материи станет человеческим телом